Нижнетагильская школа поэзии. Беседа с Р. Комадеем (март, 2012)

Слушать на сайте подкаста.

ЮП – Здравствуйте! С вами очередной выпуск аудиоблога «Изумрудный проспект». Сегодня мы снова в гостях редакции журнала «Урал» и разговариваем о «Нижнетагильской школе поэзии», в частности о творчестве Руслана Комадея.

КК – Да, в прошлый раз у нас в гостях был крупный прозаик – В. Пасечник, миллионер, получивший премию «Дебют» в прошлом году. В этот раз у нас в гостях человек сравнительно близко подходивший к этому миллиону, лонг-листер премии «Дебют», неоднократный шот-листер премии «ЛитератуРРенген», известный культуртрегер, преемник Евгения Туренко на посту руководителя и организатора нижнетагильской поэтической жизни Руслан Комадей.

ЮП – Руслан, я так понимаю, что вас действительно позиционируют как преемника Евгения Туренко. Как вы сами себя позиционируете?

РК – Я считаю, что в разные этапы жизни и творчества есть различные влияния. Начинал я как последователь Туренко, потому что он очень многое для меня сделал и многое для меня открыл. Я пришел к нему еще школьником, и для меня было в новинку большинство приемов. Туренко знает огромное количество приемов, что и дает ему возможность воспитывать поэтов с совершенно разными поэтиками. Например, Корнева или Сальников. Потом для меня был очень важен опыт Андрея Санникова, с которым я также познакомился через Евгения Туренко, ну и в дальнейшем опыт общения с Виталием Кальпиди. Это правомерно, потому что я достаточно близок к Туренко, я с ним тесно общаюсь, но говорить о прямом наследовании его поэтики для меня не так актуально. А в плане занятий нижнетагильской студии, которую мы сейчас реорганизовали, то она была сделана из осколков того, что покинул Туренко, – там оставалось несколько человек. Когда я пришел, эти люди куда-то рассеялись и появились новые.

ЮП – А в Москве у Туренко есть какие-то студии?

РК – Есть, но она там функционирует как-то очень смутно. Он ведет несколько студий в Подмосковье, у себя в городе, пытается вести в Кашире (маленький городок в Московской области). Но пока говорить о чем-то состоявшемся очень трудно. И мы последнее время гораздо больше делимся опытом своим: какие люди и начинающие поэты на Урале, с каким мировоззрением они приходят, и с каким мировоззрением они приходят там. Две разные разницы.

ЮП – А в чем там принципиальная разница?

РК – Большинство тагильских авторов, они приходят откуда? Во-первых, из неформальной среды. Молодежь, которая слушает готическую музыку, пишет готические стихи, а так как им надо куда-то себя деть, они приходят по каким-то объявлениям. Ну, потом, разумеется, трансформируются, и вся эта так называемая дурь уходит. Или же, второй вариант, как бывает в Тагиле: они приходят из Худграфа. В основном занимаются дизайном и рисуют. На примере той же Мехоношиной или на примере Елены Сунцовой. А в Подмосковье, как говорит Евгений Владимирович, там он в основном работает со школьниками. И самая большая проблема – то, что он работает недалеко от Москвы. Они все после окончания школы, даже если у них перспективы какие-то намечаются, уезжают в Москву. И никого не остается, то есть работа получается бесплодной.

ЮП – А в Москве они продолжают заниматься поэзией?

РК – Нет, он работает там уже 3 года и говорит, что они практически все пропадают.

ЮП – То есть мы не получим «Подмосковную школу поэзии» от Туренко?

РК – Пока нет, пока там нет именно среды твердой, хотя он усиленно пытается ее создать. Он привозил туда и Ольгу Мехоношину, и Аркадия Застырца, и Данилу Давыдова. Но в основном там собираются не школьники, а взрослые люди, достаточно пожилого возраста, уже сформировавшиеся, которые пытаются сами доминировать на этих вечерах. Показать свою личную значимость. Там живет какой-то странный прозаик лет 67, который выпустил книг 10, и, когда я выступал, он достаточно агрессивно себя вел, позиционируя себя как местного классика. Так что трудно находить контакт с людьми, у которых сочетается провинциализм, и они чувствуют нюхом, что рядом находится центр России. Везде так.

КК – Школа, школа... Вопрос с которого следовало начать. Есть ли она, «Нижнетагильская школа» и, если есть, каковы ее конструктивные признаки, какова ее эстетика и как она соотносится с такими понятиями, как «Уральская школа» и уральская поэзия?

РК – На данный момент я считаю, что «Нижнетагильская поэтическая школа» существует. Это можно связать с рядом факторов: большинство авторов эмигрировало, например Сунцова, Сальников, я, Корнева, тот же Туренко. В Тагиле осталась только Стародубцева, Симонова и Баянгулова. Об этом я скажу позже, если возникнет такой вопрос. На мой взгляд, ее нет. И вообще, нужна была эта «Нижнетагильская поэтическая школа» всего лишь для объяснения происходящего в Нижнем Тагиле.

КК – Подожди, так есть или нет? Ты начал с того, что она есть, а сейчас говоришь что ее нет.

РК – Я с самого начала сказал, что сейчас ее нет!

КК – Так она была?

РК – Хорошо, сейчас объясню, как происходило дело. В конце 1990-х в Нижнем Тагиле начали, как грибы, появляться авторы. Авторы разные, своеобразные, но всех их объединял, разумеется, Евгений Туренко, который не позиционировал себя агрессивно, как создатель какой-то школы, как делает Андрей Санников (или хочет делать), он просто помогал им развиваться. При этом можно отметить, что поэтика Стародубцевой и Сальникова – они совершенно разные. Важно то, что Евгений Туренко с большим педагогическим опытом умудрялся давать каждому автору большую поэтическую свободу, свободу поэтического выражения. И если в этом плане судить, то номинация «Нижнетагильской школы» нужна, чтобы как-то объяснить…

ЮП – Определить это явление в историко-культурном контексте, да?

РК – Да. Мне кажется, если сравнивать поэтики, то здесь не так много соответствий. Какие соответствия можно провести? Это постоянные упоминания. Упоминания того же Туренко, где он указывается как создатель мифа. Но при этом также функционирует и Кальпиди, как создатель мифа…

ЮП – Другого мифа, об «Уральской школе», а не «Нижнетагильской».

КК – Беседуя с Е.К. Созиной, мы пришли к выводу, что эта номинация «Уральская поэтическая школа» условно, да в принципе и к «Тагильской школе» это можно отнести…

ЮП – Это миф.

КК – Это, во-первых, миф, а, во-вторых, это рабочий термин для разъяснения.

РК – Да, я вот об этом и говорю, что вот так гораздо удобней поворачивать языком, нежели перечислять 10 или 20 персоналий. Но при этом все-таки стоит отметить, что у таких авторов, как Стародубцева, Сунцова и Симонова, у них есть схожести, и я много заимствовал от поэтики Туренко. При этом трудно сказать, что Сальников заимствовал или Корнева заимствовала из поэтики Туренко.

КК – Понятно, что разные все… Но все-таки дыма без огня не бывает. Есть, например, вот что-то, что их объединяет. Говоря об «Уральской поэтической школе», мы пришли к выводу, что это некий такой лирический авангардизм, который как бы всю Россию цепляет. С одной стороны, это очень авангардный текст, а с другой стороны, они говорят о традиционных лирических коллизиях, и вот эта такая смесь радиоактивная в чем-то получается.

РК – Да, хотя я, например, не считаю стихи Стародубцевой или Симоновой каким-то авангардом. Может быть, стоит только отметить, что в Тагиле важен гендер, потому что «Нижнетагильская школа» – преимущественно женская поэзия.

ЮП – Об этом, кстати, пишет Туренко в своем эссе о «Нижнетагильской школе поэзии».

РК – Об этом и Давыдов пишет, и Кальпиди об этом как-то писал в предисловии ко второй Антологии.

ЮП – Нижнетагильская школа поэзии она делится на старших и младших, да? Была студия «Ступени», потом была студия «Мир»... Что-то отличает авторов? Есть старшие и младшие? Или это тоже миф?

РК – Отчасти миф. Это от каждого лично зависит, кто себя как позиционирует. Например, та же Наталья Стародубцева, она не позиционирует себя как старшая, или Сунцова, или Симонова, хотя Симонова у меня в 6-м классе преподавала риторику. Ну, конечно, старшими можно назвать только двух человек: Титову и Туренко, потому что они начали писать гораздо раньше, еще в 1990-е. И отношение к ним уже идет такое трепетное... А остальные авторы общаются абсолютно на равных.

КК – Вопрос! Почему Титовой нет в Антологии?

РК – Титова есть в Антология. В антологии нет только Ольги Мехоношиной.

КК – Почему? Почему Кальпиди не взял?

РК – Почему не взял – не знаю.

ЮП – Да там, по-моему, студенты отбирали.

КК – Без ведома Виталия Олеговича никакие студенты ничего не отберут никогда.

РК – Вот именно. А тем более ее подборка номинировалась и была предметом дискуссий, чтобы взять ее или не взять.

КК – Ну раз вот об Антологии заговорили, на твой взгляд – получилось, не получилось? Много ли лишнего или все правильно?

РК – Важно выбрать подход. Мы рассматриваем или отдельного автора, который туда попал, или отдельную подборку, или саму Антологию. Кальпиди специально провоцирует нас, заставляет возмущаться многими явлениями, которые попали в Антологию. Если в предыдущей Антологии он только делал подступы к этому, и он об этом писал, что он берет нарочно авторов, которых можно провозгласить графоманами, то здесь он решил максимально расширить диапазон явлений: от совершенно традиционной поэтики до неофутуристкой-голливудской Влада Семенцула. Поэтому трудно говорить. Есть авторы, которые мне не нравятся. Но в целом Антология получилась максимально полной. И придраться к ней достаточно трудно.

КК – Поляна, что называется, освещена. Возвращаясь к поэтической школе. Как ты строишь работу с молодыми поэтами? Принципы какие-то, методики? Есть ли уже результаты?

РК – Я начну с результатов. Первый выход в свет у нас был, когда мы ездили на «ЛитератуРРенген» – мы получили достаточно положительные отзывы. Не скажу, что феноменальные, потому что, когда я ездил туда с подачи Туренко в первый раз, то меня подавали как шокирующее явление, потому что я писал стихи с обсценной лексикой и на непристойные темы. Тем более, я был школьником тогда, и это действительно выглядело вопиюще.

КК – Прочитаешь что-нибудь из этого в конце?

РК – Не стоит, этого читать, неприятно. Потом они участвовали в нескольких общероссийских фестивалях, где ничего не заняли, потому что Рубцовский конкурс был. Понятно, что маргинальные тагильские стихи были не очень уместны.

КК – Из эпатажного жеста исключительно там участвовали?

РК – Нет, потому что я там сидел в жюри.

КК – Серьезная причина.

РК – Да, это серьезная причина. И на «Глубине» сидел в жюри – я сам туда попросился, чтобы защищать ребят. Но скажу честно, никому из них я не поставил высший бал. Вообще никому почти не поставил высший бал, потому там было мало того, что могло меня удивить. Хотя там были серьезные авторы, например, Владимир Балабан, который автор Антологии. Наша девочка получила 3 место. Остальные попали в двадцатку. Я считаю для первого раза это неплохо. Я сейчас разговариваю с тем же Евгением Владимировичем Туренко, и он в целом неплохо относится к тому, что сейчас подрастают в Нижнем Тагиле такие авторы, как Ярослава Широкова. Она недавно опубликовалась в журнале «Урал», я считаю, это большое достижение. Есть и более мелкие публикации, у других авторов, по несколько, которые на сайте «Мегалит».

Теперь о схеме занятий. Мы начинали с того, что были остатки от студии «Мир», но у них появлялись другие интересы, они уходили в работу. В Тагиле есть такое свойство, как «междусобойчик», и они постоянно приводят ребят, своих старых знакомых, там постоянно идет пополнение кадров. То есть все происходит в Тагиле на Вагонке – это такой район, где в готической среде формируются много авторов, которые друг друга подталкивают и приводят. Были ребята от 15 до 32 лет. Самый старший приходил прораб (у него уже был сын). Позиционировал себя как поэта, а потом я показал ему Бродского. С чего началось наше общение? Я прочитал ему ценную тонну его стихов и показал ему Бродского, и человек совершенно изменил свое отношение к стихам, пришел еще 3 раза и исчез… Ушел в работу и не появлялся... Гораздо лучше работать с ребятами, которым лет по 17–18, которые только заканчивают школу или уже закончили.. Или учатся в ПТУ, или Худграфе. Потому что у них времени много, дисциплина у них в плане учебы достаточно низкая, они могут свободно писать раз в неделю несколько текстов и приходить.

Теперь конкретно к занятиям. Есть несколько форм занятий. Это свободная форма, когда все собираются у меня дома и там идет разбор полетов. Какие-то малые похвалы и просмотр литературы. Иногда привозятся авторы, это прием Туренко – включение в среду... Я привозил и Александра Вавилова, и Артема Быкова, и Влада Семенцула. Они читали свои стихи, общались и обменивались опытом. С Натальей Стародубцевой мы встречались... Важно то, что вначале ребята собирались у Натальи Стародубцевой какое-то время, потом этим заниматься начал я.

Как проходят занятия? Очень просто – они приносят стихи, и с каждым идет индивидуальная работа. Потому что ребят приходит не так много, до 10 человек. Иногда приходит и до 20, но они быстро рассасываются. Есть, конечно, костяк. Человек 5–7... На занятиях обычно предлагаются несколько слов из совершенно разных лексиконов: какое-нибудь техническое слово и слово из биологии. Какой-нибудь «фитопланктон» и «башенный кран». И предлагается написать стихотворение, используя эти слова. Прием очень эффективный, многие с него стартуют. Это сбивает их с их затверженного, «ангел смерти пришел ко мне, я уже спала». Это очень помогает.

КК – Это способ сбить с одного и подсадить на другое, спровоцировать на соблазнительную легкость, сплетение, сочленение слов без эстетического эффекта.

РК – На начальном этапе это очень важно, чтобы обрести речевую свободу. Пусть они несут ерунду, но важно, чтобы она была, чтобы они язык осваивали, чтобы они прощупывали все его ниточки и веревочки. А потом уже за этим уже можно следить, чтобы заметить ядро поэтики.

КК – Если взять твои стихи 2006 г. и допустим 2011 г., сравнить, то, на мой взгляд, есть явный рост, явное углубление поэтики. Как ты сам видишь свою эволюцию, куда двигаешься дальше?

РК – Как я и говорил – я с того и начинал, – когда я просто баловался словами и изредка мне удавалось попадать в какие-то осмысленные стихотворения (об этом свидетельствует моя первая книжка, где осознанное стихотворение всего одно), где четко выстроенная тема, вывод, мысль идея – все на месте. Сейчас же я понимаю, что стихи без какой-то идеи, выстроенности образа – это получается помойка. И приходится, конечно, следить за тем, чтобы каждое стихотворение удалось расшифровать – все его образы, – и чтобы они были выстроены в какую-то нить.

Сейчас я совместно с Кальпиди делаю свою вторую книгу стихов, он выступает как редактор, составитель. Выйдет она в конце мая – начале июня. Потом я собираюсь сделать радикально другую книгу, построенную на таких минималистичных формах, как 5-стишия, 4-стишия, 6-стишия, и при этом сделать ее достаточно авангардную, где упор будет на мимолетности ощущений, тем более эта форма очень интересная и не так сильно исследована, и, я думаю, из нее можно много чего выжать, и речевой свободы она дает просто море.

КК – Ну еще у тебя был проект «Черный человек», достаточно заметный…

РК – Да, делали проект, не знаю, почему его делали… Видимо, мне скучно было в тот момент заниматься только стихами и стало интересно, что будет, если соединить музыку, видео и поэзию. Тем более, что меня всегда раздражала роль Есенина в исполнении Безрукова, и мне хотелось попытаться прочитать поэтический текст так, как его воспринимает поэт, или, по крайней мере, человек с поэтическим мышлением, и при этом посмотреть насколько разрушается структура текста, если ты в него добавляешь музыку и видео. Насчет музыки я все еще не уверен, думаю, лучше использовать шумы, нойзовые эффекты, а конкретно брать какой-то индустриальный рок играть – это все-таки плохо. Видео оно не так сильно мешает. Поэтому этот проект можно – закрыть глаза – и слушать. Не считаю, что он был достаточно успешным, но опыт дал. По крайней мере, разочарования.

ЮП – Руслан, в финале нашей беседы, может быть, Вы почитаете стихи тех авторов «Нижнетагильской школы поэзии», которые для вас значимы, и, конечно же, свои стихи.

РК – Хорошо, тогда я прочту пару текстов, авторов которых я очень люблю. Например, Стародубцевой Натальи. Тем более, я считаю, что после Цветаевой Стародубцева одна из величайших женщин поэтов.

в тяжелых поездах напоминавших лодку
я выпила твой страх обманывая водку
я верила усну под кайфом самогона
но видела страну из общего вагона
я думала успеть пробраться городами
но города на треть заполнены врагами
другая часть мертва и по определенью
они теперь трава утратившая зренье
они теперь не я и мне их климат вреден
не выдавай меня покуда не приедем
не предавай затем что все осталось в силе
и завтра будет пермь вот там нас и убили

Ну или вот Алексея Сальникова я очень люблю и очень восхищаюсь его стихами, потому что он добился такой свободы, что очень завидно, честно говоря. По-доброму, конечно же.

Единожды в жизни надетый,
А значит, почти никакой,
Лежит за твоей сигаретой
Оседлый огонь городской.

Дорога, которая следом
Расставит свои утюги,
Растертая перцем и снегом,
Темна до последней доски.

Стезя от печали квадратна,
Стезя от печалей кругла,
Негромких: молитвы и мата
Тебе в утешенье дала.

И свет абсолютный затылок,
И цирк не страшнее опилок.

Еще прочел бы стихотворение Туренко, потому что в поэзии Екатерины Симоновой и Елены Сунцовой разбираюсь не так хорошо, как в поэзии этих трех авторов.

Тусклая Катя живёт накануне сада,
Около прошлого, и продолжает ждать
Самого ясного чувства… а это надо,
Или не надо это? Не парься, Кать!

То она бдит на славу, то метит спину
Чётной помадой, как бы – по себе скользя.
Не доискаться истин Катину сыну,
И неразменная вся она, чисто – вся.

Кроме того, листва – с высотою вровень,
Время слоится вдаль, и цветёт жасмин.
Самая Катя внимательно смотрит в корень
Или не смотрит в корень, а хрен один.

Плёвая Катя мутит середину света,
Происходящего из белены и льна,
И глубина ей ведома без предмета,
А не страшна!

И вдоль воды, и далее – до Аляски,
Где не смутят дыхания смех и стыд,
Как остальные запахи, дни и краски,
Сад угасает…
                    и тёплая Катя спит.

Ну и наконец, я прочитаю в конце себя.

Так стыдно, я не помню ничего:
ни запаха, ни возраста, ни маму.
Собаку подари на Рождество,
и ёлку можешь вытащить из хлама.

Пока светло – лицо ещё светлей,
в гирляндах спят глаза её подолгу.
Я – как будильник, маме тяжелей
меня поставить в угол, а не ёлку.

Вперёд ногами скрючился под стол,
там в подземелье – потолок бумажный,
пластмассовый и даже двухэтажный.
Овальный и кондовый, как футбол.

Ведь дома – дым от тёплых сигарет,
и пыль располагается по стенам.
Мне подарили свитер, или нет –
железный путь под полиэтиленом.

Мой беглый взгляд на поезде зацвёл,
глазами хлопаю быстрей, чем поляроид.
А мама мне: – Ты плохо себя вёл,
но и тебя наказывать не стоит...

Свернусь в калачик, тёсана спина –
как будто мама голосом ошпарит:
«Ты, сына, видишь папу из окна?
Там он идёт, теперь он мне подарит

холодные фабричные духи».
Нам с ней другого запаха не светит.
Но, папа, что мне будет за грехи?
– Ты мать спроси, она тебе ответит.

 

+++

Провожать свою смерть в Тагиле,
что ты, господибожемой.
Мои щёки темны от пыли,
как от накипи ледяной.

Вьётся флаг нефтяного ветра –
это чёрный язык земли.
И у каждого километра
в кости вставлены костыли.

Шлют синхронную фонограмму:
«аве Морзе». Мороз – внутри,
и обратная панорама,
и фанерные фонари.

На свои чаевые деньги,
заколоченные вчера,
Город, вставший на четвереньки,
квасит лажу из топора.

Кипячёные тагильчане
Опускают бумагу в чай.
И кричат по ночам: «Начальник,
свет над нами не выключай!»

 

+++

Синдром еды дистрофику понятен,
он отравил прибрежные сады
окружной тьмой из маслянистых пятен,
чтоб вовремя добраться до воды.

Но аки засухе не выпросить отсрочку,
тем более, что водоросли спят.
И в наволочках, сидючи на кочках,
фитопланктоны рыбу кипятят.

Капустный снег не радует ни разу
худого и седого мозгляка.
Он тело облетевшее намазал
листвою, что лежит издалека.

На озере, у философской гальки,
пока алхимик пробует труды,
и доходяги дырки на асфальте
оглядывают в поисках еды.

Их ребра сотрясают децибелы,
где в воздухе повесили топор.
И влага, накаляясь до предела,
Дистрофикам плывет наперекор.

Я сам такой, от этого так жутко
смотреть, когда мне зрение дано,
как в небе (я пугаюсь не на шутку) –
от ангелов становится темно.