Юлия Али (Наталья Фокина). Уральск, Казахстан – Оренбург, РФ. Поэт, эссеист. Лауреат республиканского литературного конкурса, организованного фондом "Мусагет" (Алматы), победитель литературного конкурса "Стословие" (2010).

Копипаст. Сборник стихов. Екатеринбург: Изумрудный проспект, 2012.


Читает автор. Из записей аудиоблога "Изумрудный проспект"

Джимми

Здравствуй, Джимми, писать
становится всё сложней.

Здесь дожди, кончается виски,
болят виски,
удлиняются ночью тени от фонарей,
еженощно буквально...
Становятся так близки,
что хоть на’ стену лезь, как в фильме
про Фредди Крю...
Я опять, Джимми, слушай, не то совсем говорю.
Но вот сам, нет, судить не надо – возьми–ка в толк:
это место закрыто для света сто дней в году.
У меня появился красивый, домашний волк,
я его берегу, я однажды за ним уйду.

Мы пойдём с ним туда, на восход, где лежит туман,
где в закусочных соч... Знаешь, Джимми, я очень пьян.

Так что лучше не приезжай – у меня тоска,
местных женщин хватает ровно на два броска,
они пахнут, как сено лежалое через двор в тёмной кузнице. Был – кузнец, оказалось – вор.
И теперь вот, мой друг, околоток – без кузнеца..
Мне плевать на всех прочих, но дочка сошла с лица.
Напиши мне, хоть птичьей речью, дурной мечтой.
Я, ты знаешь, весьма беспечен,
но помню что,
к нам уже не вернутся ушедшие корабли

и тебя зовут вовсе не Джимми,
а Мэри Ли.

Копипаст

Осень капает с потолка, подоконника /не из глаз/.
Чёрт–те что по венам течёт.
Через окна приходит он, виночерпий ли, звездочёт,
сомелье, кузнец, свинопас –
всё не так. Зола в сердечном мешке,
да ещё – тик–так –
беспринципное, главенствующее Всегда.
Осень кривит карминный рот, подаёт непонятный знак.
У тебя слетает винда,
а остывший эспрессо – такая муть...
Проза будней, где нет резона
мне разгадывать знаки. И хочется расстегнуть
молнию горизонта.

Зазеркальное

Почему тебе в зеркало смотрится–узнаётся?… Волосы синие, глаза – мальвинные,
омутные, чужие. То, чем очень ты дорожила,
к тебе уже не вернётся – отдать решила. В волосах запутается расчёска. Если бы не
двое Вачовски, Нео стал бы тебе братом
названным, другом ратным. Тонкая жилочка на виске, голубея в тоске,
выстукивает чечётку.

А тебе повернуть бы, сдвинуть воздушный шарик /весом в тонну/ с души. Рыцари
твои из картона, солдаты – во всех чужих войнах
повинны. Во всех неравных боях не они стали пищей для воронья. Напиши на зеркале:
это чужая жизнь, а потом божись,
что она действительно, исключительно
не твоя.

live fm

Люди становятся жадными на тепло.
Очень за это хочется их изжить
из окружения. Мне уже повезло –
я меняю режим.

Люди становятся рыбами в сухарях,
зыбкие, как песок, тёмные, как зола.
Я их – за жабры, проще не говоря –
я бы их извела Нескольких.

Многих. Возможно, не насовсем,
пусть возвращаются, датчики обнулив.
Выдохни/дохни. Шифруйся и жми reset.
И запускай to live.

Музыка

Кажется, всё прошло восемь часов назад.
Реки текли в асфальт, лайнер пошёл на взлёт.
Бабочки по цветам влажно и важно спят.
Ливень белёсый жив
восемь часов подряд.

Не остужая снов, в воду уходят сек.,
мин., и силён часов стрёкот на подоко... 
Класть бы с прибором на музыку и побег
времени и воды. Ливень.. Дышать легко.

Терпкий глотая смех, рушатся все табу,
где-то совсем внизу кто-то кричит такси.
Окна бедны на вид (вытрите кто-нибудь),
мальчик хорош собой и донельзя спесив.

Мальчик уходит вспять, мальчик – уже вода.
Холодно. Жди пока. Аэропорт закрыт.
Жди на своём цветке, это не навсегда.
Реки текут своё, лайнер идёт в зенит.

Мимо скользнув стены, фары прочертят ромб,
вишня ли ты сама, сакура в темноте?
Вечер играет в ночь, ветер мурлычет рок,
бабочкам, спящим вне,
хочется улететь.

Фанатичное

Лёд раскололся на два, кто не успел – катись!..
Партия сыграна – ты отдала ферзя.
Медленно уходи, торквемадовский импульс в крови гася,
если хочешь спастись.

Там у него роскошная дребедень... будят его с утра
шлюхи шёлковый бок + мелодия из к/ф
с Джулией Робертс. За ним придут доктора,
пока ты сидишь в кафе.

И у тебя теперь ледяной закат,  а у тебя во рту
мёрзлые иглы проткнули немой язык.
Ты забиваешь на Джойса, Толстого, Набокова, Лао Цзы,
чувствуя пустоту.

Там у него идёт /если б слепить в одно/
вниз по реке скопление белых плит.
Медленно подходи /торквемадовский импульс в крови гудит/
медленно, медлен
но

Феврали

Это февраль. Для него в порядке наступать без спросу и без молитв.
С февраля, говорят, гладки взятки, горят тетрадки и не болит.
И соседка Алёнка приносит горькую шоколадку,
давай по кофею, – говорит.

Это февраль. С какой стороны не глянешь – всё белым крыто и далеко.
Ты разбавляешь водою ваниш – выходит мутное молоко.
Очень хочется сбросить вниз звонаря, но нельзя же в плане
того, что неясно ещё – по ком.

Это зима. Под сугробами хмель и солод спрятаны в белые бутыли.
У неё вампирский дремучий голод, который некому утолить.
От её высоких ледовых полок
отходят сумеречные корабли.

И она закрывает за ними искристый полог, звенящий холод
и выпускает на нас
бескрайние феврали.

Северное сияние

День вышел игрушечным. Северная прострация
от слова «пространство», отпустит твои грехи.
Выходишь на улицу словно бы в декорации.
И нет ни людей, ни уличной чепухи.

Выходишь на улицу, чувствуешь: истерически
настроенный воздух ворует твоё тепло.
И так хорошо, что не нужен ни секс тантрический,
ни те, с кем однажды чудовищно повезло.

В наушниках вечный Бэллами, кто был до него –
не помнит ни мама, ни папа, ни кто бы ни.
Но ветер… Ты чуешь присутствие постороннего.
Он хочет пробраться под нежность твоей брони.

День вышел игрушечным. Сплины эти балтийские
взволнуют тебя. Покажи, малыш, где болит…
И ночь будет яркой, как панорама токийская,
как кровь его, вытекающая навзрыд.

***

Как до ушей заглушенных водой
чуть долетают звуки из надводья,
так шаг звучит по старой мостовой –
едва-едва…
И буйной головой, покачивая,
прошлое уходит.

Как лампа, освещающая круг,
скрывает по углам чужие лица,
так пишет жизнь – загадкой, как Памук
/турецкий гений, нобелевский друг/. 
Звучит Вивальди. Хочется напиться.

Чего-нибудь подейственней, чем чай
/не признаны эффекты оолонга/.
…Обученная взглядам – не речам,
умеющая греть и привечать,
под дверь кафе усядется болонка.

***

Катится колесо хоженых тропок вне,
смотрится Люк Бессон, пьётся горячий грог.
Время ведёт часы, боли порог – высок.
Воспоминаний груз мирно лежит на дне.

Сам себя распахал – сам себя и засей
/так тебе говорят, так ты и отвечай/.
Капает в кухне кран, горек остывший чай,
смотрит на город май в чёртовом колесе.

Катится Лимпопо... Там, среди тусклых трав,
призрак рыдает по старой своей войне.
Радуйся и живи /было же и больней/. 
Дареной крови не
вглядываясь в состав.

twin  mix

Сердце скачет, как маленький, злобный тролль,
вдохновлённый чарами Парацельса.
Я пишу тебе в лондонское метро,
где одной ногой ты стоишь на рельсах.

Ты живёшь на Олдгейт, сама с собой
собирая паззлы, как механизмы.
И тебе не хватает себя другой
на конкретно этом отрезке жизни.

Город Лондон прекрасен – сказал И.Б.
В нём идут часы и поют синицы.
Я так часто думаю о тебе,
что тебе икается и не спится.

Ни в вечернем смоге, ни в утра хмари,
только в горле горячий стоит комок.
Но у бога в запасе ещё сценарий,
в нём ты сходишь с рельсов, идя домой.

Где ни крошки к завтрашнему обеду,
но в коктейле достаточно куантро.
Где прочту тебе на ночь, когда приеду,
cписок станций лондонского метро.

blackout

Видимо лампочка где-то перегорела…
Ну, извини, бывает, недоглядела.
Думаешь: уехала/надоело?
Бегаешь, как отчаявшийся койот.
Там соловей–разбойник тебе поёт /по тебе поёт?/

Новости мне несут, словно бэби – с дрожью
в голосе, так нежно и осторожно,
как стеклянную лампочку…  Вызов ложный.
Я повторяюсь. Всё сложно? Да нет, не сложно.
Разве что крепко. Твёрдо, как победит.
Пусть не болят осколки в твоей груди.

И да, конечно...
больше не приходи.

Мне «honey» твоё некстати,
отчётлив, как фэйк, расчёт.
Утешься юнайтэд Катей
и пусть Дженнифер испечёт
слоёный пирог ореховый.

Любила тебя.
Проехали.

five o clock 

...город тарелкой цветной стоит.
Над ним, склонившись лицом
пропитого егеря,
небо спит.
Пришито заподлицо
к темнеющей линии дальних крыш
/размытой на вираже/.
По улицам города ты бежишь.
Тебя не догнать уже.

Так волки, почуяв беду, из нор
срываются. Пьёшь 'Perrier' –
и дальше. Под курткой – билет в Нью–Йорк
и дыры в подреберье.

Так шрамы ложатся наискосок.
Поёт старуха-баксы.
И сыпят на раны твои песок
медлительные
часы.

 
Подборка составлена Ю. Подлубновой.

 
Аудио:

Юлия Али. Это февраль...